[Carassius]

Прочитал книгу воспоминаний О. В. Волкова "Погружение во тьму".

Любой историк, даже если он ни дня не проработал по своей специальности, знает, что мемуары — это самый ненадёжный, самый предвзятый и субъективный вид исторического источника из всех, что существуют. Это я к чему? Это я к тому, что не стоит воспринимать воспоминания Олега Волкова (как и любые воспоминания о революционной и советской эпохе и любые воспоминания вообще) как полноценный исторический труд, как истину в последней инстанции или как художественный шедевр. Это всё-таки мемуары, а не научная монография со свойственными ей основательностью и критическим подходом или художественный роман с выразительным языком и закрученным сюжетом. Они интересны именно как рассказ о судьбе «бывшего» из старого мира императорской России в новом мире России революционной и социалистической, как рассказ о чувствах, размышлениях и переживаниях такого человека. И этот рассказ написан достаточно неплохим языком.

Вообще, когда мне посоветовали эту книгу, я думал, что это в первую очередь рассказ о сталинских репрессиях и исправительно-трудовых лагерях. Именно так я и настроился её воспринимать. На самом деле это не так, или, вернее, не совсем так. Лагерной теме в «Погружении во тьму» уделено немало внимания, но она — не главное в этой книге. Скорее, это книга о жизни одного конкретного сына директора завода в раннюю советскую эпоху, о его встречах с разными людьми и о том, что творилось в его голове в это время. Сами репрессии против «бывших» и «контриков» здесь служат скорее фоном, причём фон этот не всегда обращает на себя внимание. Об убийствах, избиениях и пытках автор сообщает очень вскользь, как о чём-то прекрасно известном всем и для всех очевидном. Можно сказать, что в какой-то степени «Погружение во тьму» — это не очень структурированный длинный рассказ Волкова о своих знакомых, о том, кто из них на ком женился и как устроился (или не устроился) при новой власти.

Что представляет из себя главный герой? Замечу прежде всего, что он — правнук знаменитого адмирала М. П. Лазарева. Определённой профессии у него нет, но есть хорошие знания языков и некоторый литературный талант, которые позволяют ему стать сначала переводчиком, а потом и писателем. Волков в молодости — это человек одинокий в социальном смысле, оторванный от других людей. Он не принадлежит к обществу новой социалистической России из-за своей классовой чуждости, но его нельзя однозначно причислить и к тем остаткам прежнего дореволюционного общества, которые мало что связывает, кроме неприятия новой власти и старых светских знакомств — для этого он попросту слишком молод. Изначально он не слишком-то религиозен, как и многие образованные люди вообще и члены образованного общества позднеромановской России в частности. Многочисленные пассажи о Христе, вере предков, святости мучеников явно основаны на чувствах Волкова-мемуариста, писавшего в 1970-е годы, а не Волкова — героя своих воспоминаний, жившего в 1920-х и 1930-х. В то же время, роль утешительного механизма религия в его жизни вполне себе играла и в ранние годы. Фактическую оторванность Волкова от своего народа подтверждают и его размышления о вине русских как народа-завоевателя перед покорёнными народами, вроде азербайджанцев и поляков.

Круг общения Волкова литературой, может, и не пропитан, но переплетён с нею достаточно тесно. Он неоднократно пересекается со знакомыми Толстого и с его дочерью, Анастасией Львовной, с Вениамином Кавериным он довольно близко общался, а Корней Чуковский добывал для него пенициллин. Он заочно полемизирует с Толстым, критиковавшим старое царское правительство за притеснение крестьян, и старается объяснить, что, в отличие от этого старого правительства, новая власть их попросту ломает и физически уничтожает непокорных. Одновременно, «настоящий Толстой», то есть Л. Н., для него — прекрасный критерий и планка литературного мастерства, по которой он оценивает «советского Толстого», то есть А. Н.

Со страниц «Погружения во тьму», посвящённых 1917 году, явственно встаёт образ Смуты — завьюженной темени, сквозь которую прорываются революционные лозунги, выстрелы, стоны умирающих от голода и крики умирающих под пулями, в которой люди бредут, не разбирая дороги, за теми, кто говорит, что знает, куда нужно идти. Иногда в этой метели мелькнёт кумачовое полотно или вылинявший бело-сине-красный флаг. Русская Смута — это именно то время, когда просыпается и выходит на волю всё то первобытное, дикое и звериное, что в обычные дни прячется на задворках неблагополучных окраин и в тёмных, самых потаённых уголках человеческой души.

А в ранний утренний час, в пустынном парке на Крестовском острове, возле дворца, я видел, как матросы охотились на человека. Как на дичь…
Человек в разорванной морской тужурке, с непокрытой головой и залитым кровью лицом, задыхаясь, бежал рывками. Едва он исчез за деревьями, как послышались крики погони, топот. По его следу, тоже из последних сил, бежало пять или шесть матросов. «Утёк, гад, утёк!» — чуть не плакал высокий, с побелевшим лицом и стеклянными глазами. Срывающийся, отчаянный голос его был по-бабьи тонок. «Никуда не денется, — хрипло басил другой. — Пымаем!» Он увязчиво трусил сзади, коротконогий и лохматый, в одной тельняшке, с наганом, который почему-то держал за ствол…

После этого мне захотелось наконец найти время и прочитать воспоминания Г. К. Графа о революции на Балтийском флоте.

Заметное место в «Погружении во тьму» занимает персона Сталина. Он, наряду с ВЧК-ГПУ-НКВД (которое в книге предстаёт едва ли не как одушевлённый персонаж по имени Ведомство), является олицетворением советской системы, олицетворением всего того, что ненавидели в этой системе бывшие белые — грубости, невежества, безбожия и жестокости. Нельзя сказать, что Волков ненавидит Сталина. У меня вообще не сложилось впечатления, что он может искренне кого-то ненавидеть — для этого в нём слишком много христианского смирения и отрешённости от мира (да, я сейчас имею в виду именно погружённость в себя и эскапизм). Сталин для него — это злой гений новой России, уничтоживший или задавивший всё, что было способно самостоятельно мыслить, уничтоживший христианскую нравственность в сознании народа и похоронивший надежду на его духовное возрождение. Согласимся, что вряд ли стоит ожидать иного мнения от человека, двадцать восемь лет своей жизни проведшего в ИТЛ.

Интересна мысль об эскапизме, свойственном заключённым вообще и политзаключённым сталинизма в частности:

Общая камера не меньше одиночного заключения приучает уходить в себя, в свой воображаемый мир… Туда погружаешься так глубоко, что начинаешь жить вымышленной жизнью. Отключившись от окружающего, рассудком и сердцем переживаешь приключения, уже не подвластные твоей воле.

По сути, это объясняется тем, что у людей на много лет (в зависимости от того, кого на какой срок приговорили) отняли нормальную для них, привычную им жизнь. То есть, огромный кусок собственной жизни для этих людей был фактически потерян; для молодых, вроде автора, этот кусок к тому же был тем, что принято называть «лучшими годами». Именно по этой причине сознание, возмущённое несправедливостью и неправильностью реальности, стремится подменить эту реальность вымышленным миром из воспоминаний и грёз, который в конечном итоге начинает казаться важнее, чем эта самая реальность. Реальное экстремальное проживание и выживание мысленно подменяется прекрасной придуманной жизнью. В этой связи вспомнился тезис Шейлы Фицпатрик о том, что жизнь в сталинской России была ненормальной вообще в принципе. Можно это сравнить и с так называемой «внутренней эмиграцией», то есть уходом в себя от реальности, которую не хотелось признавать, характерной для интеллигенции в гитлеровской Германии.

Ещё я думаю, что в системе наказаний и репрессий, как и в любой другой деятельности, которой занимается человеческое общество, много и даже чересчур много зависит от конкретных людей, то есть от пресловутого человеческого фактора. Да, отнимает у человека нормальную жизнь Советская власть, которая назвала его классовым врагом, советский закон, который определил ему в качестве наказания заключение в лагере, и советский судья, который вместо возможных десяти лет приговорил его к пятнадцати, двадцати или к пожизненному сроку. Но конкретные условия его содержания определяют конкретные люди — тюремщики-садисты (а разве в тюрьму вообще идут работать люди добрые и честные?) и ворующие снабженцы, и именно они делают жизнь заключённого такой, какой она является. Да и обычное уголовное преступление — убийство на почве ревности — почему бы не объявить политическим только потому, что хочется очередную лычку, а убийца так удобно оказался сыном раскулаченного.

Причина страданий людей в самой системе есть, безусловно есть; но не в меньшей степени причина заключается в действиях и поведении конкретных исполнителей, которые воплощают постановления системы в реальность. И не меньшую роль играют товарищи, вместе с которыми человек вынужден выживать. Ублюдочность уголовников, которым, похоже, никакие добрые человеческие качества не присущи в принципе, просто зашкаливает — они способны обокрасть спящего товарища, только что поделившегося с ними всеми продуктами, полученными из дома.

Меня «Погружение во тьму» лишний раз научило одной вещи. Даже и в тёмные времена находятся те, кто, несмотря ни на что, остаются людьми — те, кто помогают другим, рискуя своей собственной свободой и жизеью. А значит, и самому важно оставаться человеком в любых, даже самых нечеловеческих условиях. Волкову это удалось, кажется.

Привлекло внимание то, как сходятся в подобных экстремальных условиях люди, которые в нормальных условиях имеют между собой мало общего — как Волков и ксендз пан Феликс, учивший его в тюрьме польскому языку. Кроме хорошего воспитания и христианства разных направлений их ничего не объединяет, однако они сближаются ради того, чтобы оставаться людьми и иметь рядом если не родственную, то хотя бы знакомую и дружественно настроенную душу.

Историю о паровозе, на руках выгруженном заключёнными с понтона, я уже встречал, и скорее всего — у Хлевнюка; впрочем, порылся в его книгах (хотелось выяснить, у Волкова он взял этот эпизод, или у кого-то другого) — и не нашёл.

Волков не так уж много рассуждает о нравственных вопросах, но эти фрагменты книги выделяются на фоне рассказа о его лагерных «приключениях» и обращают на себя внимание. Он говорит о потере нравственных устоев советским обществом; что особенно печально, некоторые его мысли на этот счёт продолжают оставаться актуальными и для нашей, нынешней России. Эгоизм, неразборчивость в средствах для достижения цели, сказочная жадность и стремление к вседозволенности, наплевательское отношение к другим — всё это никуда не делось. А отсюда и пьянство, и воровство, и прогнившее чиновничество, и наплевательское отношение к природе — «после нас хоть потоп».

В итоге, я нашёл в «Погружении во тьму» лишнее подтверждение мысли, к которой я пришёл уже достаточно давно. Мысль эта довольно простая: большевики в своей слепой, священной для них борьбе с религией если не убили, то крайне тяжело ранили старую христианскую мораль, а вместе с ней — и национальную идентичность русского народа, и попытались заменить её новой моралью нового социалистического государства. Естественно, эта новая мораль во многом была основана на постулатах старой (коллективизм, взаимопомощь, честность), из которой убрали главный, основополагающий элемент — Бога. А с гибелью СССР перестала быть актуальной и эта эрзац-мораль, потому что теперь она просто мешала успешно жить — и на поле нравственности не осталось вообще ничего, кроме собственных представлений каждого отдельного человека о том, как надо себя вести в отношениях с другими людьми. Вот поэтому, помимо всего прочего, и ворчат выросшие и воспитанные в Советском Союзе люди на молодое поколение — системы координат-то не просто не совпадают, а зачастую явно противоречат друг другу. Благими намерениями вымощена дорога в ад. В данном конкретном случае, раствор для мостовой и величественных зданий по сторонам от неё замешивался на крови и дроблёных костях — видимо, для того, чтобы стояло крепко и на века. Но не помогло.