[Carassius]

Прочитал книгу А. И. Куприна "Яма".

Сложно писать рецензию на такую книгу. Для своего времени это произведение должно было быть очень провокационным. Это даже не пощёчина, а смачный плевок в лицо тогдашнему обществу. Неудивительно, что большинство критиков тогда восприняли повесть отрицательно. И сам же Куприн, предвидя реакцию на «Яму», устами своего героя Платонова заранее старался защитить себя от нападок, доказать своё право на написание, доказать нужность повести:

…наши русские художники слова – самые совестливые и самые искренние во всем мире художники – почему-то до сих пор обходили проституцию и публичный дом. Почему? <…> Может быть, по брезгливости, по малодушию, из-за боязни прослыть порнографическим писателем, наконец просто из страха, что наша кумовская критика отожествит художественную работу писателя с его личной жизнью и пойдет копаться в его грязном белье. Или, может быть, у них не хватает ни времени, ни самоотверженности, ни самообладания вникнуть с головой в эту жизнь и подсмотреть ее близко-близко, без предубеждения, без громких фраз, без овечьей жалости, во всей ее чудовищной простоте и будничной деловитости.

И в то же время Куприн, рассказывая о такой скользкой теме, обходится в своей книге без пошлости — это лишнее подтверждение его литературного мастерства. Два или три раза в тексте упоминается Соня Мармеладова — видно, что Куприн размышлял над этим образом, который подробно разбирается в беседе студентов. Постоянно проводится аналогия Ямская улица – яма – могила.

Действия Жени не вызывают удивления. Для человека, с детства получавшего от общества только унижения и издевательства, проникнуться ненавистью к людям вообще — дело совершенно естественное. Это ненависть отверженного к тем, кто живёт в благополучии, ненависть к миру того, кто не получил от этого мира ничего хорошего. Это способ мести — всем сразу и за все обиды сразу. И решение забрать за собой в могилу как можно больше тех, кто унижал её и пользовался ей при жизни, осуждать не получается. Жаль разве что Рамзеса — перспективный был человек, да членов семей заражённых Женей мужчин — в конце концов, дети-то в чём виноваты? Единственные, к кому Женя относится доброжелательно — это понимающий её Платонов и, скажем так, коллеги. Почему тогда она пощадила Гладышева? Она не смогла убить, вернее, обречь на медленную и позорную смерть, юношу, потому что не захотела своеобразного повторения своей собственной судьбы. Не захотела превращать его в такого же изгоя, отверженного и проклятого обществом из-за его болезни. И материнский инстинкт сюда же примешался — больше его реализовывать Жене было не на ком.

Действия Лихонина — это попытка реализации его идеалистических просветительских устремлений, причём пьянство добавило ему решимости. Вот только ни сам добровольный просветитель (а также его друзья), ни, откровенно говоря, ученица (которая изначально понимала эти отношения совершенно не так, как Лихонин), соответствовать своим ролям не смогли. Попытки преподавать марксизм безграмотной временно бывшей проститутке вообще смешны. Поступок Лихонина — это мальчишеский поступок незрелого ребенка, нести реальную ответственность за который он не готов — и поэтому итог предсказуем. Об этом говорила ещё Женя, когда Лихонин забирал Любку, утверждая, что в таких случаях женщина всегда возвращается. Почему при этом, заранее предвидя результат, она всё же отпустила Любку — отдельный вопрос. Быть может, она надеялась, что этот случай станет редким исключением. Быть может, просто хотела дать Любке возможность попробовать на вкус хотя бы какое-то подобие счастья, даже если бы за этим последовало неизбежное разочарование и возвращение.

Характерно то, что Любка самостоятельно и с каким-то даже недоумением уводит Лихонина с намеченного им братско-сестринского пути отношений. Она просто не знает других способов общения с мужчиной, кроме секса. В то же время чувственное желание изначально присутствовало (пусть даже неосознанно) в решении Лихонина — недаром он сначала хотел забрать из борделя красивую Женю, а вовсе не Любку.

Довольно любопытно описание Куприным жизни и нравов дореволюционных студентов. Это и обязательное участие в сходках и протестных демонстрациях как знак своей принадлежности к студенческой корпорации. Это и принадлежность к революционной оппозиции как способ самоидентификации — Лихонин ведь не просто студент-юрист, а анархист-теоретик. А вот Рамзес от явного участия в оппозиционной деятельности отказывается, не желая портить себе будущую карьеру.

Поражает презрительное, просто скотское отношение дам-немок из заведения Треппеля к русским проституткам, притом что разница между ними — только ставка заработной платы и объём, скажем так, трудовой нагрузки. К ним примыкает Эмма Эдуардовна, которая из стройных рядов коллег уже выбилась. Даже на дне ямы кто-то пытается поставить себя выше других, пусть только в своих иллюзиях. И немецкая проститутка искренне не понимает, почему Ровинская называет её изменщицей своему жениху. Похоже, именно такие условия — тепличная среда для национального шовинизма. Больше-то немкам гордиться нечем, вот и остаётся только презирать коллег другой национальности.

Заметна также лёгкая, едва приметная аналогия между самой Ровинской и проститутками. Это выражается в обронённой ей фразе о так называемых порядочных женщинах, после встреч с которыми так называемые порядочные мужчины ездят в публичный дом. Ровинская понимает, что её от обитательниц борделей отделяет не так уж много — и это часть общей идеи о степени различия между женщинами высокого общества и женщинами публичными, которую Куприн проводит уже явно, через слова Тамары.

Конец повести, то есть события после похорон Жени, заметно скомкан. Видимо, Куприн ставил себе задачу лишь кратко обрисовать, что стало с героинями после завершения основных сюжетных линий — а ведь по истории Тамары заметны существенные наработки, которые он не стал развивать.

Внимание современного читателя «Ямы» обращает на себя ещё одна деталь. Куприн забрасывает удочку сюжета в будущее, которое не состоялось. Он пишет о Лихонине как о взрослом человеке и состоявшемся юристе:

Несколько лет спустя Лихонин сам в душе сознавался с раскаянием и тихой тоской, что этот период времени был самым тихим, мирным и уютным за всю его университетскую и адвокатскую жизнь.

Время написания повести — 1906-1915 годы. Впереди были революция и гражданская война, и времени стать успешным адвокатом у Лихонина уже не было.