[Carassius]

Перечитал "Братьев Карамазовых" Ф. М. Достоевского.

Сейчас, как и три или четыре года назад, я понимаю, что не могу написать о «Карамазовых» что-то внятное и толковое. Я просто не могу подобрать слов, чтобы выразить свои чувства по поводу этой книги полностью. Отчасти здесь причина в том, что мне не хватает умения облекать мысли в слова. Отчасти — в том, что Достоевский не провозглашает свои идеи явно и декларативно, как это делает Толстой; он проводит эти идеи через поступки и размышления своих героев. От этого и получается так, что на уровне чувств я понимаю, что он имеет в виду, а на уровне слов полностью выразить эти чувства я не могу.

Да, замечу сразу — это будет самая эпическая (в смысле объёма) моя рецензия из всех моих эпических рецензий — вряд ли какая-то другая сможет её переплюнуть. Но ведь и книга — не триста страниц крупным шрифтом, верно? Как говорится, я предупредил.

«Карамазовы» написаны в достаточно необычной и странной манере — я говорю сейчас о месте автора в романе. С одной стороны, это авторское «я» выражено довольно сильно: он поясняет мотивы действий героев и чувства, которые они испытывают, рассказывает о значении первого романа и его отношении к так и не написанному второму. То есть, он изначально даёт понять, что герои — это плод его творческого вымысла. С другой стороны, он часто выступает как рассказчик, житель маленького городка, название которого он так долго стесняется называть, и свидетель происходивших событий. С третьей — он отстранённо описывает душевные переживания героев и передаёт их разговоры; в этих эпизодах (не во всех, конечно) его авторское вмешательство минимально. Вот такая вот многосторонняя авторская позиция у Ф. М.

В «Карамазовых» по меньшей мере три смысловых слоя. Первый — сюжетный, с которым всё понятно. Это история о противоречиях в семье Карамазовых на фоне пореформенной России. Второй — психологический, основанный на глубоком знании особенностей человеческих душ. Большинство из тех, кто любит творчество Достоевского, любит его именно за этот психологический слой в его романах. Третий слой — идейный, он же философский или религиозно-философский. В него входят идеи о жизни как счастье, о христианской любви и доброте, о сущности русского народа и его значении для будущего. Если в «Дневнике писателя» автор рассуждал на эти темы в формате публицистики, то здесь он передаёт их в художественной форме.

Вообще, с «Дневником писателя», статьи которого выходили примерно в то же время, «Братья Карамазовы» перекликаются довольно заметно. Случаи избиения розгами и издевательств над детьми, о которых Иван говорит Алёше во время встречи в трактире — это дела Джунковских и Кронеберга; история об оправданной судом актрисе, пытавшейся убить жену своего любовника (о чём судачили слушатели во время суда над Митей) — это дело Каировой. Все эти случаи перекочевали в роман прямиком со страниц «Дневника», куда, в свою очередь, они попали из реальных судебных процессов, который отслеживал Достоевский.

Несмотря на традиционно тщательную работу писателя, несколько смысловых противоречий в романе всё-таки есть. Штабс-капитан Снегирёв при первой встрече с Алёшей говорит ему, что Коля Красоткин — сын местного чиновника, и опасается последствий ссоры своего сына с ним. В главе о самом Красоткине выясняется, что его отец давно умер, и мальчик уже много лет живёт вдвоём с матерью. Ну, и то, что на суде Ивана почему-то несколько раз называют старшим братом Дмитрия — это факт довольно известный.

Из персонажей для меня особенно интересен Фёдор Павлович Карамазов. Разве мало в реальности таких вот злых юродивых, превращающих жизнь своих ближних в непрерывный ад и служащих посмешищем для всех остальных? Что творится в душе у таких людей, что заставляет их так себя вести? Родились они такими или их такими сделали окружающие? Пожалуй, злое юродство Карамазова-отца происходит оттого, что он живёт с постоянным осознанием своей ущербности и неправильности; он не умеет общаться с людьми, и потому он их презирает, становится агрессивным и выставляет напоказ все свои самые худшие качества. Как часто люди ведут себя неадекватно (хоть и не доходя до такой мерзости, до которой дошёл Фёдор Павлович) потому, что боятся или стесняются показать своё истинное лицо, и создают вокруг себя кокон отталкивающей шумихи? Бесконечное актёрство, бесконечное злое юродство, шантаж родительским проклятием и требование сыновней почтительности (что одно, что другое наигранное), и в довесок неимоверная, сказочная жадность — вот что такое Фёдор Павлович. Эгоизм и бесстыдство старшего Карамазова не знают границ: он прямо заявляет, что все свои деньги собирается пропить и истратить на женщин, не оставив сыновьям ни гроша. Между прочим, обращение к Грушеньке «маточка», обронённое высунувшимся из окна Фёдором Павловичем, отсылает к «Бедным людям», первому роману Достоевского.

Дмитрий Фёдорович, кажется, дальше всех братьев прошёл по той дороге, на которой стоят все Карамазовы — во всяком случае, с внешней стороны дела. Это обусловлено как его возрастом (он же старший из братьев), так и условиями, в которых шло его взросление и развитие (полноценного образования и воспитания он так и не получил). И если Иван размышляет об идеях в карамазовском стиле («если Бога нет, то всё позволено»), то Дмитрий просто и незатейливо реализует этот постулат на практике. Желание Дмитрия заколоться после передачи Катерине Ивановне пяти тысяч вызвано осознанием, что только что он совершил замечательное доброе дело, для его карамазовской души вовсе не характерное — и поэтому он готов умереть в этот момент, понимая, что другого такого же прекрасного поступка он, скорее всего, не совершит уже никогда. Вторая поездка в Мокрое и его общение с поляками — это верх самоунижения. Его желание пойти на каторгу — это осознание своей вины и покаяние за то, что он, Дмитрий Карамазов, кутит, пьянствует и наслаждается жизнью, в то время как народ страдает от безысходной нищеты.

Иван — это душа мятущаяся и колеблющаяся. У него высокий ум, развитое чувство собственного достоинства, выношенное и закалённое в юности. Иван хочет жить, а не существовать, жить ярко и интересно. Возможно, отчасти эта жажда жизни объясняется его трудной юностью, когда ему приходилось во многом себе отказывать. Он не может поверить в то, чего не может доказать. При этом, его сомнения вовсе не показные, забавы ради; это человек цельный и честный, который в своих убеждениях будет стоять до конца. Иван горд и надменен: он не станет подчиняться никому — ни Богу, ни отцу, ни женщине. Он презирает окружающих — всех или почти всех, причём Дмитрия — в особенности, видя, что Дмитрий унаследовал больше отцовских качеств, чем кто-либо другой из братьев, и эти качества не вызывают у него ничего, кроме омерзения. Только к Алёше он испытывает братские чувства, несмотря на всю разницу их мировоззрений — да и то, кажется, это чувство продиктовано скорее разумом, осознанием своего родства и нежеланием быть совсем уж одному на всём белом свете, чем душой. Его отношение к Алёше скорее рациональное, чем эмоциональное:

Я с тобой хочу сойтись, Алёша, потому что у меня нет друзей, попробовать хочу.

Вторая привязанность в его жизни, кроме Алёши — это Катерина Ивановна.

Алёшу Карамазова понять сложно именно из-за его незавершённости — ведь должен, должен был быть второй роман, к которому «Братья Карамазовы» — это только первая часть! Алёша — это истинный русский человек, не признающий середины и стремящийся непременно дойти до предела и дальше. Он и истинный Карамазов тоже — как и отец и братья, он ударяется в крайности: если Фёдор Павлович ударяется в бескрайнее сладострастие, разврат и пьянство, Дмитрий — в дерзкую, осуждаемую обществом любовь, Иван — в идейный экстремизм, то Алексей — в благочестие. По его логике, если уж спасать свою душу, то непременно в монастыре, а не простой праведной жизнью в миру. Он едва ли не плачет, когда старец Зосима велит ему возвращаться в мир. Отчасти это объясняется его страхом перед собственной карамазовской природой — он знает, что и в нём есть те же качества, которые так ярко проявляются в его отце и двух братьях. Видимо, в этом одна из причин его молчаливого отказа от осуждения старого развратника-отца: Алёша чувствует себя не вправе его осуждать, потому что в глубине души и ему присущи те же самые черты. Именно поэтому, пока он молод, он старается держаться за то доброе и светлое, что может удержать его от движения по карамазовской дороге к греху и мерзости — за старца Зосиму и Лизу Хохлакову.

Не исключено, что Алёша как-то связан с Алексием, человеком Божиим — не зря же Достоевский так акцентирует внимание на этом святом в главе «Верующие бабы». Правда, каких-то совпадений между житием святого и историей Алёши мне найти не удалось, кроме разве того, что Алёша оставляет дом своего отца, чтобы уйти в монастырь, подобно тому, как святой Алексей оставляет родительский дом и молодую невесту, чтобы уйти нищенствовать.

Его образ привлекает именно своей добротой, детским простодушием и искренностью, готовностью всегда говорить правду, какой бы несуразной она не была. Эти качества роднят его с князем Мышкиным. Благодарю этому он легко сходится с детьми, и, больше того — ему действительно интересно с ними общаться. Да, он не слишком образован и многого не понимает в жизни; но он искренне говорит о том, что думает, и он искренне любит — любит Зосиму, к которому привязался всей душой, любит своих братьев, таких разных и почти незнакомых ему, на самом-то деле, любит даже отца — хотя за что, казалось бы, вообще можно любить Фёдора Павловича Карамазова? Но Алёша любит не ту мерзость, в которой вымазан его отец, а образ человека в нём, на что что-то давно похороненное в глубине души старого Карамазова отвечает ему. Он искренне и добросердечно принимает порыв Лизы Хохлаковой, хотя она — ещё только капризная девочка-подросток. По всем этим причинам он выступает миротворцем в семье Карамазовых, где каждый не выносит, а то и вовсе ненавидит, каждого.

Смердякова сделали Смердяковым две вещи. Во-первых, это презрение окружающих, вызванное обстоятельствами его появления на свет. Во-вторых — его собственные ограниченность и духовная неразвитость. С презрением он, похоже, сталкивался с самого раннего детства, в том числе из-за неспособности или даже нежелания Григория оградить мальчика от незаслуженных, в общем-то, нападок. Неудивительно, что ответом стала ненависть к окружающим, а в более широком смысле — ко всей России в целом, презрение к тому, что для этих окружающих дорого — в первую очередь, к вере, от которой Смердяков сознательно отказывается. Одновременно, из-за своего низкого развития он неспособен понять ни несовершенства людей, ни, тем более, простить им за это свои обиды. Ненавидя всех вокруг, он не поднимается над другими за счёт этой ненависти, не стремится к какому-либо развитию (предел его мечтаний — собственный ресторан в Москве на Петровке) и остаётся в той же грязи, из которой выполз. Смердякова можно жалеть, но испытывать к нему симпатию, пожалуй, невозможно.

Зачем Смердяков хочет смерти старого Карамазова? У него может быть две причины. Первая — это то, что именно Фёдор Павлович стал первопричиной появления Смердякова на свет, положил начало уродливой и беспросветной жизни этого маленького, отвратительного человека, не могущего и не желающего стать другим. Смерть Карамазова в этом контексте можно рассматривать как месть, как уничтожение виновника этих страданий. А ещё Смердяков хочет освободиться от этого дома и этой семьи. Освободиться от этого города, где всякий знает неприглядную правду о его рождении. Возможно, и впрямь уехать в Москву и открыть там своё дело, свой ресторан — наверняка у него подкоплено изрядное количество денег от жалованья и редких подачек самого хозяина да Ивана, а тратить деньги на пустяки он не станет. Да и пресловутые три тысячи для этого изрядно пригодились бы.

Катерина Ивановна в эпизоде с Дмитрием и пятью тысячами — это просто воплощение готовности настоящей русской женщины к самопожертвованию. Этот эпизод чуть-чуть роднит её с Соней Мармеладовой, которая тоже была готова пожертвовать своей честью ради спасения своей семьи; разница в том, что Дмитрий Карамазов оказался более благороден, нежели клиенты Сонечки. И её предложение Дмитрию стать его женой — это тоже своего рода жертва, хотя и приправленная благодарностью; это готовность пожертвовать собой и своим счастьем, чтобы спасти Дмитрия от него самого и от его карамазовской природы. Возможно, конечно, что для неё в этой жертве есть и некоторая сладость, упоение своим благородством и своей добротой — есть или появилось бы после нескольких лет такой семейной жизни. Катерина Ивановна — женщина решительная: она способна встретиться со своей соперницей, чтобы искренне и чистосердечно обсудить все накопившиеся проблемы. Вот, кстати, говорят, что у Достоевского нет ни одной нормальной, психически здоровой героини — а как же Катерина Ивановна? Хотя не всё так просто. Есть в ней и желание страдания для самоумиления, выражение гордости через добровольное унижение, как верно подметил Иван, говоря о её чувствах к Дмитрию. На суде она спасает Ивана, потому что боится даже возможности того, что его приговорят вместо брата. Её второе показание на суде — это такая же жертва собой и своей репутацией в попытке спасти дорогого для её сердца человека, Ивана, как и первая жертва — в попытке спасти отца.

Грушенька — это одна из тех женщин, которым однажды кто-то один испортил жизнь, а теперь они, в постоянной мстительной озлобленности, портят жизнь всем остальным. Сначала кажется, что сочувствовать ей невозможно из-за её злобы, её низкого воспитания, её стремления обманывать людей и манипулировать ими. Стремление поразить всех, выкинув какую-нибудь штуку или встав в позу («…так и оставайтесь с тем на память, что вы-то у меня ручку целовали, а я у вас нет») роднит её с Дмитрием, а через него — и с самим Фёдором Павловичем. Это мнительная истеричка, лелеящая свою обиду:

Я, видишь, Алёша, слёзы мои пятилетние страх полюбила… Я, может, только обиду мою и полюбила, а не его вовсе!

причём в корне этой истеричности лежит её психологическая травмированность, осознание того, что её использовали и бросили. Даже её жестокая игра с Дмитрием Карамазовым объясняется не насмешливым цинизмом как таковым, а попыткой спрятаться от своего чувства к первому любовнику, бросившему её. Её вины перед Митей это, естественно, не искупает. Однако, вся её циническая и издевательская манера поведения оказывается именно манерой, а не сутью её характера. Способность к доброте в глубине её души ещё сохранилась. Увидев, во что превратился спустя пять лет её первый возлюбленный, Грушенька понимает, что единственный, кого она может и хочет любить — это Митя. Заигрывания с молодым и пригожим Калгановым в Мокром вполне объясняются её хмельком и свойственным ей женским своеволием.

Понятно, что в Грушеньке, как и в Настасье Филипповне, Достоевский отразил истерический и непостоянный характер Полины Сусловой.

Лиза Хохлакова находится в том переходном периоде, когда девочка-ребёнок превращается во взрослую женщину. Она страстно хочет внимания; её желания сменяют друг друга, словно она постоянно ищет способы выражения для своих бушующих эмоций, и — способы влияния на людей вокруг неё. Как и многие женщины в романе, она истерична; в каком-то смысле, про неё действительно можно сказать, что она «с жиру бесится». Но её психология очень сложна, и одной истеричностью всего в ней объяснить нельзя. В чём причина её желания мучить других и мучить саму себя (вспомним прищемленный пальчик) — я понять не могу.

Своим письмом она заявляет о своих правах на Алёшу, ей же самой придуманных, и, поймав его в свою сеть — отказывается, потому что уже утратила интерес к нему. Это лишнее подтверждение переменчивости её желаний. В отношении Лизы к Алёше с самого начала проявляется инстинкт собственника: много общаяясь с ним в детстве, она привыкла считать его своим, и теперь даёт понять, что будет читать его письма и подслушивать его разговоры. Она действительно сильно привязана к нему: во-первых, она воспринимает его как товарища детства, во-вторых — как духовный и нравственный ориентир. Можно сказать, что от встреч с Алёшей Лиза получает психологический положительный заряд, который какое-то время сдерживает разрушительные проявления её переменчивой натуры.

— Алёша, ходите ко мне, ходите ко мне чаще, — проговорила она вдруг молящим голосом.
—Я всегда, всю жизнь буду к вам приходить, — твёрдо ответил Алёша.

Её известная записка к Ивану Карамазову — это не свидетельство серьёзного чувства. Разве не часто у подростков (особенно у девочек с непостоянной и изменчивой натурой) меняются влюблённости? Её чувство к Ивану — это не любовь, это лишь обострённый интерес к человеку новому, для неё любопытному и таинственному, столь отличающемуся от остальных. Я всё-таки думаю, что в конечном итоге, в ненаписанном втором романе, Лиза вышла замуж за Алёшу, хотя их семейная жизнь не была лёгкой и безоблачной. Об этом говорила и А. Г. Достоевская.

У штабс-капитана Снегирёва есть общие черты с Мармеладовым — это неспособность обустроить свою собственную жизнь и обеспечить достойное существование своим близким, отвратительная склонность к пьянству, причём всё это сочетается с действительно искренней любовью к своему семейству. Приправлено всё это, как водится у Достоевского, невротическим характером, который усугубляется из-за нищеты и пьянства. Истерический отказ Снегирёва взять у Алёши деньги — это пресловутая гордость бедных, весьма глупая и неуместная в его конкретном случае. Человек может гордо отказываться от помощи и продолжать бедствовать, если он одинок и не несёт ответственности ни за кого, кроме самого себя; но он не имеет на это права, если на нём висит почти совершенно впавшая в нищету семья.

Странная мысль у меня мелькнула про Колю Красоткина. Уж не основан ли образ этого подростка, так легко подчиняющего своей воле других мальчиков, так, что они становятся ему «преданы рабски», на Николае Спешневе, перед которым так преклонялся молодой Достоевский в бытность свою петрашевцем? А от Спешнева и к Ставрогину можно (и нужно) ниточку протянуть — ведь именно его Л. И. Сараскина считает прототипом Ставрогина. Пока что я эту мысль отложу, впрочем — «Бесов»-то я ещё не читал. Сам Красоткин вызывает одновременно и уважение, и смех. Уважение — потому, что этот мальчик стремится иметь собственное мнение обо всём и, как может, это мнение защищает; смех — потому что собственного-то мнения у него и нет вовсе, а все его суждения выхвачены из разрозненных книг и приняты им на веру. В итоге, разные элементы этой мешанины в его голове сочетаются между собой весьма странно: с одной стороны, он заявляет о своей приверженности социализму, но в то же время он

…вовсе не за эманципацию женщин. Я признаю, что женщина есть существо подчинённое и должна слушаться.

У Красоткина ещё недостаточно знаний, чтобы сформировать действительно собственное мнение. Мальчик — жуткий фанфарон и мнительный себялюбец, но в то же время ему свойственны упорство, настойчивость, а в душе — и доброта, и способность к любви, которые он тщательно скрывает от окружающих. И — да, в своём умственном развитии он намного опережает своих сверстников.

Притча о великом инквизиторе, на мой взгляд, достаточно прозрачна. Мне сложно найти в ней что-то ещё, кроме критики католической церкви и признания Ивана, что люди слишком слабы и несовершенны, чтобы следовать божественным заветам. Советские литературоведы всерьёз пишут, что в притче Достоевский критикует социализм (Достоевский Ф. М. Собрание сочинений. Том 10. — М.: Гос. изд-во худ. лит-ры, 1958. — Стр. 482). Хотя — не исключено, что это утверждение вызвано только необходимостью лишний раз процитировать Маркса с Луначарским и указать на «реакционность» писателя. На мой взгляд, к социализму (в том его понимании, которое было характерно для XIX века) можно отнести только вопрос о хлебах, то есть о пище для голодных. В остальном, притча — это всё-таки критика деспотии папства.

Довольно показательны события главы «Тлетворный дух». Они иллюстрируют то, что зачастую желание видеть материальные, внешние признаки святости затмевает в сознании людей понимание её духовной сути. Большое значение этот случай имеет и для эволюции образа Алёши. Я уже говорил, что Алёша, как русский человек и как Карамазов — это человек крайностей, не приемлющий середины, золотой или какой-либо ещё. Если спасаться — то непременно в монастыре; а если святость его старца, его друга и учителя, оказалась столь резко и внезапно поставлена под сомнение — так бежать из этого монастыря, нечего тут более делать! К этому нужно добавить и то, что сама смерть Зосимы — это стресс для героя, который только усиливается ситуацией в его семье.

Достоевский, истинно русский человек, затронул и одно из тех проклятий, что издавна душат наш народ. Я говорю о пьянстве. Упившийся коньяком Фёдор Павлович всерьёз не может вспомнить, кто был матерью среднего из его сыновей. Дмитрий, честный и добросердечный, на самом-то деле, человек, хотя и израненный своей влюблённостью, в пьяном угаре выбалтывает Грушеньке тайну, порочащую Катерину Ивановну, и напрочь забывает об этом — ведь говорит он потом Алёше, что не рассказывал об этом случае никому, кроме Ивана и его самого, и говорит это совершенно искренне! Про Снегирёва вообще молчу — с ним и так всё понятно.

Вот хоть убей, не могу я понять и принять идею внутреннего освобождения через подчинение и смирение. Может, дело в том, что рабом своих страстей я никогда не был, и освобождаться мне не от чего. Для меня подчинение — это, безусловно, ограничение свободы, а ни в коем случае не шаг к освобождению. Противоречие ещё и в том, что сам великий инквизитор говорит о мнимом освобождении через подчинение:

О, мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся.

Не смог я толком понять и идеи Достоевского о вине каждого перед всеми, о вине каждого конкретного человека за всё совершающееся зло. Эта мысль, кажется, была и в «Дневнике». Возможно, под этим стоит понимать осознание человеком своего несовершенства, которое в сумме с несовершенством всех прочих людей делает несовершенным и мир в целом. Иными словами, зло существует и преступления продолжают совершаться потому, что что общество (а значит, и каждый конкретный человек, член этого общества) не смогло построить такую жизнь, в которой зло и преступления были бы невозможны. Скорее всего, именно в этом ключе следует понимать и знаменитый таинственный поклон старца Зосимы Мите Карамазову, который, безусловно, является одной из ключевых точек романа. Сам Зосима говорил, что поклонился будущему страданию Дмитрия — получается, это выражение сострадания Мите в его судьбе?

Мировоззрение Достоевского — это пример самого искреннего, настоящего христианства, не тиранического «Бог накажет!» и «Ты неправильно крестишься!», а светлого и правильного, основанного на безграничной любви к людям, милосердии и доброте, готовности прощать, смирении и способности осознать и признать свои недостатки.

Веруй, что Бог тебя любит так, как ты и не помышляешь о том, хотя бы со грехом твоим и во грехе твоём любит.

Настоящее христианство — это поступок той крестьянской бабы, которая принесла шестьдесят копеек и просит отдать их «такой, какая меня бедней».

Интересно аллегорическое толкование чуда в Кане Галилейской:

…нам из любви уподобился и веселится с нами, воду в вино превращает, чтобы не пресекалась радость гостей, новых гостей ждёт, новых беспрерывно зовёт и уже на веки веков. Вон и вино несут новое, видишь, сосуды несут…

Получается, что Бог превращает обыденную, повседневную и скучную жизнь людей в веселье и счастье, вернее, даёт им понимание счастья в жизни, чтобы люди находили в жизни радость и продолжали жить. Можно, конечно, понимать это и как райский пир для умерших праведников, поскольку Зосима-то на момент произнесения этой реплики в видении Алёши уже мёртв. Но фраза «нам из любви уподобился» скорее отсылает к пришествию Христа на землю, и, соответственно, этот праздник можно толковать именно как праздник земной жизни.

Как всегда, Достоевскому свойственно неистощимое жизнелюбие. Вот и в «Братьях Карамазовых» Иван и Алёша, рассуждая о жизни, приходят к выводу о том, что жить нужно, и нужно любить жизнь саму по себе, даже если смысла в ней найти не можешь. Эта идея, для Достоевского типичная, очень сильно роднит его с Толстым — тот высказал аналогичную мысль в «Войне и мире». И всё-таки этот неиссякаемый оптимизм, причём вполне искренний, выглядит наивным, иррациональным и не соответствующим действительности. Вот, например, в рассказе об умершем брате старца Зосимы автор убеждает, в совершенно иррациональном ключе, что земная жизнь — это рай, и дело лишь в том, что люди не понимают этого. При этом всего лишь страницей раньше он мимоходом упоминает о том, как мать будущего старца продала «кухарку Афимью, хромую и пожилую, за шестьдесят рублей ассигнациями». Упоминание это отнюдь не случайное. Или, рассказывая о болезни Илюши Снегирёва, он ясно показывает, что у Снегирёвых нет и никогда не будет денег на дорогостоящее лечение сына. Достоевский предлагает радоваться жизни, любить и прощать друг друга, а не решать реально существующие в обществе проблемы. Он, как всегда, любой вопрос рассматривает с точки зрения морали и христианского мировоззрения, а не с позиции поиска способов для его решения. Вспомним, например, как в «Дневнике» он говорил о том, что отношения между государствами и народами должны строиться на дружбе и братстве, а не на стремлении перехитрить, обмануть, опередить и отхватить больше всех. Именно поэтому Достоевский остаётся утопистом. Вернее, не совсем так. Достоевский — это очень внимательный реалист, подмечающий болезненные и уродливые явления в жизни, но не предлагающий их рационального решения, а ищущий выход в иррациональном, в обращении к совести людей, в призыве их к милосердию и состраданию.

Однако и в утопизме его есть несомненный смысл и несомненная польза. Высказанные Достоевским идеи могут (да и должны, пожалуй) служить нравственным ориентиром в отношениях людей между собой. Это как идеал, достигнуть который невозможно, но на пути к которому заметно продвигаешься вперёд, совершенствуясь сам и улучшая жизнь вокруг себя. Пусть люди не станут братьями прямо сейчас, или даже не станут ими вообще никогда, но если, вспоминая о Достоевском, они будут относиться друг к другу чуточку добрее — это уже будет результатом, и мир станет чуточку лучше. Если благодаря утопии в мире станет чуть-чуть меньше зла — значит, эта утопия появилась на свет не зря.